Дверь за спиной маршала отворилась, и из нее своим обычным бодрым шагом вышел Генрих, а за ним бароны, с которыми он побеседовал, и несколько писцов и священников. Ида метнулась прочь от маршала, прежде чем тот успел ее схватить, и упала к ногам Генриха.

– Сир, умоляю вас! – вскричала она. – Если в вашей душе есть милосердие, не разлучайте меня с сыном. Позвольте ему остаться со мной!

Пальцами она ощущала золотое шитье его котты, мягкий край толстого шерстяного плаща, твердость ног. Чьи-то руки пытались оторвать ее от Генриха, но она вцепилась еще сильнее и прижалась лбом к его ногам. Ее можно было разве что отсечь мечом.

– Пусть говорит, – приказал Генрих, подняв руку. – Оставьте нас.

Руки разжались, но словно продолжали терзать ее тело. Посторонние удалились, и наступила тишина.

– Позаботьтесь о своей даме, милорд Биго, – произнес Генрих, когда Роджер вышел из комнаты, сжимая в руке кипу грамот со свежими печатями.

Бумаги зашуршали, когда он передал их кому-то, чтобы склониться над Идой. Его руки были нежными.

– Нет! – простонала она.

– Ида… – прошептал Роджер ей на ухо. – Ида, встаньте. Вы ничего не добьетесь, лежа на полу. Ну же…

Поскольку это был Роджер и поскольку Ида продолжала бороться, невзирая на синяки, она оперлась на его руку и позволила поднять себя.

– Пожалуйста, – обратилась она к Генриху срывающимся голосом. – Пожалуйста, не делайте этого. Отдайте его мне!

Она пыталась заглянуть ему в глаза. Сперва он отворачивался, но потом устремил на нее суровый взгляд.

– Ида, я не изменю своего решения, – произнес Генрих. – Мой сын останется со мной и будет воспитан при дворе, как подобает королевскому отпрыску.

– И как часто он будет вас видеть? Как часто вы будете навещать его? Раз в год? Два раза? – Она оскалила зубы. – Кого он станет называть матерью?

Ноздри Генриха раздулись.

– Ваше поведение непристойно. Вам известно мое решение, и оно правильное, даже если вы этого пока не понимаете, будучи ослеплены своей утробой. – Он оторвал от нее взгляд, словно обрубил нить, и обратил его на Роджера. – Милорд Биго, позаботьтесь о госпоже де Тосни.

Король ушел. Секретарь, который держал кипу грамот, пробормотал извинения и поспешил прочь, оставив документы на пристенной скамье в коридоре.

Ида закрыла глаза. Она чувствовала себя опустошенной и совершенно несчастной. Роджер подвел ее к скамье и усадил на жесткое дубовое сиденье. Отчаяние окутывало ее черным плащом, ограждая от всего, кроме боли.

Ранним утром в коридоре было темно и зябко и повсюду пахло сыростью и затхлостью. Умирал не только год.

– Я должна была это сделать, – сгорбившись, сказала она. – Это была моя последняя надежда. Он… он прислал ко мне капеллана после вечерней службы, как будто это всего лишь пустячок… обычное дело. Я… А-ах! – Ида раскачивалась взад и вперед, баюкая свое горе, как некогда баюкала дитя.

Роджер прижал ее к себе, раскачиваясь вместе с ней:

– Я думал, он сам скажет. Если бы я знал, то пришел бы к вам.

– Вы знали? – Ее голос надломился при мысли об очередном предательстве.

– Он говорил со мной вчера вечером и сказал, что известит вас. Я не догадался, что ему не хватит достоинства и смелости сообщить лично.

Ида дрожала, и Роджер завернул ее в свой плащ. Они сидели в тихом коридоре, обнявшись. Стороннему наблюдателю это могло показаться ухаживанием, но в действительности было скорбным ритуалом.

Роджер погладил Иду по спине и после долгой паузы тихо произнес:

– Несмотря на свои недостатки, Генрих заботится об Уильяме.

– Тогда почему не отдаст его мне? – страдальческим шепотом спросила Ида. – Это было бы правильно для нас обоих.

– Он может доверять вам, но не доверяет другим мужчинам. Он никого не счел бы достойным приемным отцом для своего сына.

– Вы бы позаботились о нем… Я хотела, чтобы вы…

– Да, знаю. Знаю. Тише, тише.

Прислонившись к нему, Ида пыталась взять себя в руки. Ей нужно найти в себе силы и пережить это. С ней поступили несправедливо, но разве справедливо взваливать все на Роджера? Это ее бремя, а не его. Она также сознавала, несмотря на горе, что его может насторожить истерика и он откажется от брака, оставив ее ни с чем.

Сглотнув, она заставила себя встать.

– Я хотела бы вернуться к себе, – сказала Ида, собирая остатки достоинства и вздергивая подбородок. – Нужно укладывать сундуки и заниматься другими делами. Мне… лучше не предаваться праздности.

Лицо Роджера расслабилось от облегчения, и Ида поняла, что инстинкт ее не подвел. Довольно с него и того, что случилось сегодня.

Он помог ей встать, прижал к себе:

– Я знаю, сколь сильное горе вы испытываете, и никакие слова не смогут его изменить, но клянусь сделать все от меня зависящее, чтобы вы были довольны участью моей жены и спутницы.

Ида была не в состоянии улыбнуться. Вместо этого она подняла руки Роджера и прижалась губами к костяшкам пальцев.

– А я в свою очередь клянусь быть хорошей женой, – пообещала она со слезами на глазах. – Вы будете моим утешением.

Ида вернулась с исповеди очищенная, освобожденная, получившая отпущение грехов. Она стала гладким берегом после прилива – с виду он прежний, но положение каждой песчинки изменилось. Грех прелюбодеяния был ей отпущен – смыт, словно его никогда и не было, и предстояло убедить себя, что холм всегда был пуст и на него не ступала нога человека. В некотором роде это было правдой. Ида, пакующая сундуки в спальной нише, была уже не та девочка, которая пять лет назад прибыла ко двору, лучась волнением и невинностью.

Стоя перед дорожными сундуками, готовясь к отъезду во Фламстед, она держала на ладони крошечные ботиночки. Это была первая обувка Уильяма. В ней он делал первые неуверенные шаги по детской. Тонкую, мягкую козью кожу покрывали сделанные Идой изысканные стежки. Ему предстоит сносить еще много детской обуви, великолепно расшитой и украшенной. В конце концов, он королевский сын, но не мать будет шить ему башмаки, и каждая новая пара, размером больше предыдущей, отдалит его еще на шаг, на фут, на ярд, на милю, пока они не окажутся в разных странах.

Внутри миниатюрного ботиночка лежала прядь волос Уильяма, мягких и темных, перевязанных алой вышивальной нитью. Ида мгновение подержала ее, запечатлевая шелковую гладкость волос в памяти пальцев. С воспаленными глазами и дрожащим подбородком она убрала ботиночки и локон в шкатулку, украшенную эмалью и драгоценными камнями, которую Генрих подарил ей в начале их отношений. Опустила крышку, повернула ключик и услышала щелчок замка. Такой тихий звук, но в нем крылась вся безбрежность потери.

Глава 16

Клюнийский приорат Девы Марии в Тетфорде стоял близ неспешной реки Оруэлл. Дед Роджера основал его более семидесяти лет назад, и последующие лорды Биго, включая дядю и отца Роджера, способствовали его росту и процветанию. Роджер прочел устав накануне вечером, когда разбирал ларец с бумагами. «Notum sit omnibus tam futuris quam praesentibus quod ego Rogerus Bigotus, dapifer Regis Henrici…» [18] Мало что изменилось с тех пор, хотя в хорах прибавилось могильных плит. По-прежнему существовал Роджер Биго, сенешаль короля Генриха. И сегодня был день его свадьбы.

По иронии судьбы дед и тезка Роджера, упомянутый в грамоте, был похоронен не здесь, а в Нориджском соборе, – жертва упорной борьбы между епископом Нориджским и настоятелем Тетфорда.

– Впервые вижу могилу твоего отца, – пробормотала Юлиана, стоя рядом с Роджером.

Она вгляделась в резную сланцевую плиту. Из полуоткрытого рта вырывался пар, а руки были спрятаны в соболиной муфте.

– Возможно, он хотел бы большего, – ответил Роджер, – но я посчитал, что его могила не должна быть более пышной, чем у его брата или у моего деда в Норидже.